Мир всегда казался мне очень сложной и непонятной штукой. А еще больше - нелепой.
Я не видел смысла во всех теоремах и аксиомах, парадоксы не имели власти над многими вещами, и все законы могли быть с легкостью разрушены - стоило только захотеть и взять чью-то руку в свою. Мир не был чем-то вечным и не был истиной в последней инстанции: опровергалось слишком многое, чтобы слепо следовать за своим командиром без права на ошибку.
И мы не следовали, оставляя весь выбор себе, решая только за себя без оглядки на других.
Я все так же четко помню тот день, который мы назвали Последним. Нет, не последним в прямом смысле - мы всегда давали дням странные имена. Был день Первый, Двенадцатый, Прямой, Кривой, Близорукий - да какая трава попадалась, настолько и сходили с ума.
Но карма - злая сука, ты же помнишь об этом? А мы тогда не помнили.
В тот день мы в очередной раз нарушили один из законов и опровергли какую-то новую теорему - просто забавы ради. Во всех домах полыхали пожары, поедая жаркими языками пламени одинокие глазницы разбитых окон. Повсюду стояли разбитые машины с оторванными дверями, приросшие к своему роковому столбу или углу перекрестка. Откуда-то доносились истошные крики, надрывный плач, стоны боли, но до этого никому не было дела.
Мы стояли тогда на полуразрушенном мосту и смотрели, как догорали последние деревья, как в поисках спасения куда-то бежали отчаявшиеся люди и беззащитные звери, по углям собственных домов и обгоревшим останкам тех, кто когда-то был жив.
Мы стояли и смотрели, как исчезает наш собственный мир, который мы так смачно и с любовью ломали все эти годы.
Который был нам настолько дорог и близок, что ничего другого и не оставалось, как разрывать его на части, разбивать на мелкие кусочки.
Пнув мелкий камушек вниз, с моста, ты тогда сказала:
- Вот и все.
И эти слова вобрали в себя всю горечь о потерянном, всю грусть об убитом. Я ничего не ответил, поглощенный невозможным жаром, приближавшемся к нам все ближе. Еще секунда, и мост начал тлеть как тополиный пух. Еще минута, и я услышал твой немой крик, обхватывающий меня цепкими руками.
Я помню тот день так же четко, как свое имя. Тогда я сравнял наш мир с землей и ничего не оставил взамен. Слишком отчетливо помню крики и боль, искаженные смертью лица, сухой пепел целой цивилизации.
Мне положено было сейчас гореть в аду и изо дня в день переживать страдания, на которые я обрек других. Но боги решили ужесточить пытку и оставили меня жить - только ради того, чтобы я продолжил существовать в одиночестве и боли с мыслью о тебе.
За день до Последнего, я помню, ты сказала, запрокинув голову к нашему пластиковому небу:
- Этот мир так скучен. Вот бы начать все сначала.
- Сначала - это как? - не удержался я.
- Ну вот совсем. Еще без этих законов и парадоксов.
- И что бы изменилось?
Ты тогда посмотрела на меня совсем серьезно, на минуту задумавшись, словно не хотела говорить об этом.
- Мы смогли бы создать свои. Иногда ведь создавать интересней, чем разрушать.
- Глупая, - засмеялся я. - Мы сами созданы для того, чтобы разрушать.
Она тогда ничего не ответила. Только отвернулась, прикрыв глаза, и уже через минуту поднялась с мягкой травы, бросая тихое «Ну да, наверное ты прав». Только позже я понял, что она хотела пойти против системы, против меня, против всех аксиом и теорем. Хотела забыть и уйти, - что было непозволительно в таком мире, как этот.
Она думала, что сжигает все, чтобы начать сначала, но я не мог ее потерять.
Боги сделали правильный расчет: я никогда не забуду день перед Последним и никогда не забуду ее, еще долгие века мучимый тоской и чувством, похожим на жалость к себе. Буду слепо продолжать убивать чью-то надежду и другие миры, наслаждаться муками людей и упиваться вкусом смерти, пока внутри меня все будет сгорать в два раза сильнее.
Я так и не смог сказать «прости».